К 25-ЛЕТИЮ ВОСТОЧНО-ЕВРОПЕЙСКОГО ИНСТИТУТА ПСИХОАНАЛИЗА  
The 25th anniversary of the East-European Institute of Psychoanalysis

Александр Непомнящий (Франция)

19 лет сотрудничества с ВЕИП

Аннотация. В статье описывается опыт работы супервизором в учебных группах Восточно-Европейского Института Психоанализа. Подход автора статьи базируется на теории английского психоаналитика Д. Винникота, согласно которому способность быть в одиночестве, возникающая уже в первые месяцы жизни ребенка, имеет огромное значение для развития рефлексии и мышления. Опыт одиночества в присутствии другого может быть воспроизведен и проработан в психотерапевтической ситуации. Автор стенографически описывает конкретные супервизии, обсуждавшиеся с его петербургскими коллегами.

Ключевые слова: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, Д. Винникот, супервизия, перенос, контрперенос, Ж. Лакан

Nepomyaschy A. 

19 years of cooperation with eеip

Abstract. In the article the experience of supervisor’s work with the study groups at East European Institute of Psychoanalysis is described. The author’s approach is based on the theory of English psychoanalyst Winnicott D., according to which the ability to be alone occurring already in the first months of a child's life has a great importance for the development of reflection and thinking. The experience of solitude in the presence of Another may be repeated by re-experiencing and working-trough in the psychotherapeutic situation. Author describes in shorthand the concrete supervisions, which he discussed with his St. Petersburg colleagues.

Keywords: East European Institute of Psychoanalysis, D. Winnicott, supervision, transference, counter-transference, Jacques Lacan

                                       Ты слушать исповедь мою

                                             Сюда пришел, благодарю.

                                              Все лучше перед кем-нибудь

                                              Словами облегчить мне грудь;

                                             Но людям я не делал зла,

                                              И потому мои дела

                                             Немного пользы вам узнать,

                                                    А душу можно ль рассказать?

М.Ю. Лермонтов «Мцыри»

Сегодня я попробую рассказать вам, как я воспринимал мою психоаналитическую работу с ВЕИП в те годы. Но можно ли рассказать аналитический опыт? Пишу я сейчас о том, что произошло много лет тому назад, и теперь я не тот, каков был, с момента первой встречи я изменился. 

В двух словах напомню, как зародилось наше сотрудничество. Летом 1997 г. я встретил С. Черкасова, и с ним мы организовали маленький Русско-французский конгресс. Там я познакомился с Михаилом Михайловичем Решетниковом, с тех пор мы дружим.

Прошло 19 лет, а Институт никак не может правильно написать мою фамилию, что отсылает меня к моей семейной истории. Фамилия писалась Непомнящий… но буква «н» пропала между Киевом и Константинополем. Возможно, что-то из бессознательного передается веками! Непомясчи – это транскрипция русского посольства в Париже, там соблюдают французскую орфографию. Так что, несмотря на мои статьи на русском языке, на этой конференции мою фамилию изменили. Я не обижаюсь, ведь я привык к тому, что люди – я имею в виду французов – испытывают трудности при её произнесении. Для любого аналитика возникает вопрос, какой в этом бессознательный смысл. Я стараюсь понять. 

Но вернемся к тем годам.

Вначале меня попросили вести личные супервизии, и с ними появились многочисленные вопросы1. Затем меня стали убеждать, чтобы я взял на личный анализ начинающих аналитиков.   

В те годы ВЕИП был похож на улей, где пчелы жужжат со всех сторон: все хотели научиться и понять, чем психоанализ важен для жизни и как его применять в терапии. ВЕИП принимал много иностранных гостей, с разными подходами к теории и практике терапии, благодаря этому не было одной строгой партийной линии! Всякий брал то, что ему подходило. Мне лично казалось, что тогда надо было не навязывать тот или иной подход, а позволить каждому участнику испытать свободу и с ней справиться. Ведь свобода вызывает стресс, тот же, который мы встречаем в анализе: «А теперь что мне надо делать?», но она есть то, что позволяет стать взрослым. Мне казалось, что в эти минуты самое важное – быть здесь, в ВЕИПе, с этим первым поколением аналитиков, и ни в коем случае не ругать кого-то за ошибки.

В эти годы я опирался на работы английского педиатра, психоаналитика Д. Винникотта2, согласно которому способность быть в одиночестве возникает уже в первые месяцы жизни. Мало-помалу симбиоз с матерью уменьшается, и младенец может теперь приобрести опыт маленьких фрустраций и сепараций. Этот новый опыт открывает ему путь к мышлению3. «Достаточно хорошая мать», по Винникотту, – та, которая умеет с этим играть так, чтобы, с одной стороны, младенец не впал в одиночество, которое является почвой для будущей депрессии (если мать слишком долго отсутствует), а, с другой стороны, чтобы его не подавило её бесконечное присутствие. Благодаря такой матери ребенок испытывает внутреннее чувство безопасности и начинает строить себя, как личность.

Для Винникотта самое важное – это опыт, который приобретает ребенок в следующей ситуации: быть в одиночестве в присутствии другого. Это то, о чем говорил мне, лежа на кушетке, один пациент: «Было бы хорошо, если бы я мог играть в углу этой комнаты, пока вы работаете»; неоднократно он говорил мне, как желает быть похожим на меня, приобрести мое спокойствие, то есть происходил процесс идентификации с такой мамой-аналитиком. 

Вернемся к образу ребенка­: он играет в манеже или щебечет в своей маленькой постели, пока мать занимается своими делами, она здесь, но она не с ним. Затем он вырастет и уже сможет оставаться некоторое время в соседней комнате при условии, что дверь открыта, и ему позволяют слышать знакомые звуки дома. Процесс будет продолжаться с новыми опытами. Если ребёнком занимаются мало, он не приобретает внутреннюю уверенность, а если его чересчур опекают, у него не рождается самостоятельное желание.  

Чтобы проиллюстрировать мой подход того периода, приведу всем детским аналитикам знакомую картину. Во время консультации мы можем заметить, как ребенок цепляется за мать или, в другом варианте, после того, что он за нами понаблюдал и успокоился, он спускается с материнских колен и начинает что-то искать в коробке с игрушками, которая находится в нашем кабинете. Метафора моей работы: ребенок-кандидат в аналитики, может выбирать свои игрушки, те, с которыми ему будет удобно, приятно работать и играть. 

Вот одно из объяснений моего молчания: каждому человеку нужно пройти свой путь, не надо, тем более в России, навязывать ему теорию по аналогии с тем, как в свое время каждый должен был учить наследие Ленина и других. Психоанализ – это не религия, здесь нет непреложной истины. Важно также, чтобы кандидат избежал крупной идентификации со своим аналитиком. Только бы не вписаться в афоризм Козьмы Пруткова: «Если хочешь быть счастливым – будь им!»

Вернемся к первым супервизиям.

Прочитаю вам отрывок супервизии по электронной почте. 

Июнь 2000 г.

Следующую сессию анализантка, заплатив за две (пропустила предыдущую из-за жизненных обстоятельств, пропуск был обоснован), начала с комментариев и действий по поводу салфетки (я стал класть полотняную салфетку, как это делает мой аналитик). Салфетка ей показалась грязной, мятой, она взяла ее, повертела перед глазами, и сказала: «Может, у меня и грязная голова, но не настолько, чтобы лежать на такой салфетке. Тогда уж чистую положили бы, глаженую, накрахмаленную. У меня такие салфетки на кухне, руки вытирать». Смеясь, положила салфетку на стол. Я при этом чувствую себя почти парализованным, не знаю, что ответить, тем более что в ее словах о салфетке была доля правды.

Что мы видим? Кандидат-аналитик, поступая, как его обучающий аналитик, стал класть салфетки (идентификация). Но салфетка некачественная… Дело в том, что я задал себе вопрос: на что похожи салфетки, которые кладет аналитик кандидата? Возможно, здесь что-то относится к переносу кандидата. Об этом я ничего не сказал по той причине, что я ни в коем случае не хотел вмешиваться в анализ кандидата. Анализ, по-моему, ещё не достаточно продвинулся, чтобы я мог позволить себе такое замечание. Есть и другая путаница: кандидат смешивает реальность с психической реальностью. Спустя несколько лет я написал статью о реальности и о психической реальности4. Пациентка кандидата проявляет много агрессии, это в сессии связано с тем, что она заплатила за пропущенную сессию, и что для неё это несправедливо. Вот почему для неё салфетка «кухонная», можно только руки ею вытирать, а не класть на неё голову. Кандидат никак не мог отойти от реальности, слушая только явный смысл, не углубляясь в поиск срытого содержания. 

В своем электроном письме кандидат добавляет: «Между сессиями я думаю о том, как мне поступить с салфеткой. Не класть? Сделать для неё исключение? Все же оставил салфетку, хотя и позаботился о её внешнем виде». Я бы сказал, он поступил совершено правильно, что оставил салфетку, дав интерпретацию без слов: «вашей агрессией вы меня не сломали».

Объект «салфетка» принадлежит переносу кандидата на своего аналитика, переносу пациентки на кандидата, контрпереносу кандидата на пациентку – там много чего разыгрывается, но это супервизия, и невозможно углубляться, ведь у кандидата есть свой аналитик.  

Некоторые кандидаты на супервизиях задавали вопросы, которые их отсылали к их личной истории; они искали рамки, на которые смогли бы опираться, ведь в те времена было много трансгрессий со стороны начинающих аналитиков.

Вот отрывок другой супервизии. «Думаю, следует отметить и тот факт, что пациентка  – сотрудник организации, в которой работает мой муж. Она достаточно часто приходит к нему, фактически отыгрывая аналитическую ситуацию, рассказывает о своих семейных проблемах.  Но мне (аналитику) об этом она никогда не говорила. Не знаю, насколько серьезно нужно относиться к сообщению одной из моих знакомых о том, что эта пациентка была тайно влюблена в моего мужа и, вероятно, её приход ко мне был спровоцирован желанием увидеть, какая у него жена. Но факт, что своего сына она назвала так же, как зовут нашего младшего ребенка, а это достаточно редкое имя». 

Одна из проблем того времени состояла в том, что анализ касался узкого круга, многие знали друг друга, реальность смешивалась с психической реальностью. 

Вернемся к этому отрывку, явную речь кандидата можно резюмировать примерно так: «Что мне делать в такой ситуации?» Как справится с этим Acting out? В своем словаре Лапланш и Понталис пишут, что этот термин в психоанализе обозначает импульсивное действие субъекта, выпадающее из его обычных мотиваций. Acting out – признак возврата вытесненного.

Я мог бы поговорить с кандидатом об Эдиповом комплексе: о том, как маленькая дочь влюбилась в своего отца и пробует это спрятать от матери. Но имеет ли смысл так все объяснить и закрыть дорогу к тому, что было подавленно у кандидата?

Дело в том, что эти трансгрессии пациентки отсылали кандидата к его личной истории. Возник переломный момент: надо ли продолжать эту супервизию? Послать кандидата к другому аналитику? По многим причинам кандидат попросил меня взять его в анализ, и я согласился, не находя другого выхода.

Трансгрессии рамок со стороны аналитиков, как и со стороны кандидатов, привели меня, даже если в те минуты я этого не осознавал, к написанию статьи «Аналитик Масуд Хан и его аналитик Дональд Вудс Винникотт».5 Когда я писал эту работу, я никак не мог отделаться от следующей мысли: трансгрессии аналитика могут привести к тому, что анализант, ставший аналитиком, станет со своими пациентами повторять те же трансгрессии. Навязчивое повторение6, симптом того, что этот анализ был травматическим. Тайны кабинета не позволяют мне развернуть эти наблюдения. 

В супервизиях я опираюсь на то, что написал Жан Поль Валабрега в своей книге «Обучение психоаналитика»7. Здесь я предпочитаю французское слово «formation» по той причине, что оно содержит идею вхождения в сексуальную зрелость. 

Валабрега создал теорию о том, что он назвал четвёртой позицией в супервизиях. В чем-то эта теория очень интересная. Во-первых, она нам напоминает, что супервизия – это не просто обучение кандидата. Супервизия принадлежит анализу. На сцене супервизии четыре актера: кандидат, супервизор, пациент, о котором докладывает кандидат, и представление аналитика-кандидата. Слушая кандидата, супервизор должен выявить его «слепые пятна», т.е. то, что не могло быть проанализированным в анализе кандидата, потому что это тогда не встретилось, или потому что аналитик кандидата сам этого не понимал, или не смог этого услышать. 

Здесь то, что писал Грин8, будет нам очень полезным:

В психоаналитической ситуации выделяются различные взаимоотношения между пациентом и аналитиком внутри рамки: 

1. То, что пациент высказал.

2. То, о чем пациент умолчал, что он не высказал и что он знает.

3. То, о чем пациент умолчал, что он не высказал и чего он не знает.

4. То, что пациент не воспринимает на слух и чего он не услышал.

5. То, что аналитик высказал.

6. То, о чем аналитик умолчал, что он не высказал и что он знает.

7. То, о чем аналитик умолчал, что он не высказал и чего он не знает.

8.  То, что аналитик не воспринимает на слух и чего он не услышал.

Мы констатируем, что в анализе или супервизии речь всегда идет о бессознательном. В моих первых супервизиях кандидаты «защищались» рассказами о факторах, бывало даже, что по электронной почте мне присылали «настоящие романы». Со временем это изменилось, и нынешний я наслаждаюсь нашими встречами. 

Теперь понятно, что я желаю всегда быть аналитиком, а не «Отцом первобытной орды». Возможно, потому что этого первоначального Отца сыновья убили и съели!

В моей работе был еще один подводный камень: я опасался стать «мастером», то есть деградированным образцом Отца. Я вспомнил о романе Булгакова. Нет, я не хотел бы быть тем, кто предсказывает будущее:

– Охотно, – отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть – несчастье... вечер – семь...» – и громко и радостно объявил: – Вам отрежут голову!   

Аналитик или супервизор не является тем, кто предсказывает, что должно случиться, я имею в виду в анализе или супервизии. Аналитик может только объяснить, почему то и это случилось, но он не является гадалкой! 

Мастер, Отец первобытной орды – эти образы помогли мне, читая книгу Франсуа Рустана9 «Столь гибельная судьба», написать новую работу10. В своей книге Рустан описывает судьбу учеников Фрейда, что отсылает к судьбе учеников Лакана. Ведь он сам был учеником Лакана. Рустан был, в свое время, известным теоретиком, написавшим очень интересную работу о психоанализе «Он его больше не отпускает»11.   

Рустан цитирует Лакана, а именно то, что Мастер говорил о Гипнозе: Определить гипноз как совпадение в одной точке идеального означающего, в котором субъект находит собственный ориентир, с объектом «а» – это самое верное структурное определение гипноза, которое когда-либо предлагалось. Кому неизвестно, однако, что начало анализа  положило именно это его размежевание с гипнозом! Ибо аналитическое воздействие основано, как раз, на поддержании дистанции между «I» и объектом «а».12

В гипнозе два участника: Мастер всемогущий и его жертва, ученик, подчинённый – выбирайте то слово, которое вам больше подходит. Тот, кого гипнотизируют, никак не может избавиться от власти Мастера, реальной или фантазматической. 

Вернемся к Лакану: Чтобы дать вам четкую формулу, позволяющую в этом разобраться, скажу так: если перенос – это то, что требование отдаляет от влечения, то желание аналитика – это, напротив, то, что требование к влечению сводит. Следуя этим путем, аналитик уединяет объект «а», помещая его как можно дальше от того «I13», которое субъект призывает аналитика воплотить. Это и есть идеализация, от которой предстоит аналитику уклониться – уклониться, чтобы в той мере, в которой позволяет ему его желание, с помощью своего рода гипноза, наоборот, воплотить того, кто стал жертвой гипноза.

То, что я в предыдущих строках написал, может показаться вам дегрессией, но это не так. Пусть я не являюсь лаканистом, но я не могу отрицать влияние Лакана на весь французский психоанализ. В ВЕИПе под руководством В. Мазина учатся студенты, которые заинтересованы лакановскими работами. Но есть и другая причина, которая служит нитью моего доклада. Это судьба Франсуа Рустана. Он, бывший иезуит, теперь и бывший аналитик. Он бросил свою аналитическую практику и стал одним из тех, кто вновь ввел практику гипноза во Франции.

Краткая биография. Рустан родился в 1923 г. Иезуит, он уходит из монашества в 1966 г., женится. Член Парижской Фрейдистской Школы с 1965 до 1981 гг. Проходил анализ у Сержа Леклера в течение двух лет.  В 1980-х годах чувствуется, как он отходит от анализа и приближается к гипнозу, хотя в 1980 г. он создает с другими коллегами «Колледж Аналитиков». Его жизнь полна разрывов: с иезуитами после его статьи «Третий человек», в которой он обвиняет Церковный собор и Ватикан в том, что люди отошли от религии; с Лаканом. Мне кажется, что все уже написано в его книге «Столь гибельная судьба», но, как всегда, это легче написать после, чем до! 

Преподавать психоанализ – это моя страсть, но быть мастером – ни в коем случае: я желаю, чтобы кандидат раскрыл свою истину своим путем. В Институте все эти годы тема «Отца» занимала главное место, на эту тему в моем семинаре я сделал три доклада14, но не прочитал ни одного на тему матери!

Вот почему я хочу закончить этот текст материнским образом. Страшное представление, отсылающее нас к глубинам нашей психики.    

Мефистофель.

Я эту тайну нехотя открою. 

Богини высятся в обособленье 

От мира, и пространства, и времен. 

Предмет глубок, я трудностью стеснен. 

То – Матери. 

Фауст (испуганно).

Что? Матери? 

Мефистофель.

В смятенье 

Ты сказанным как будто приведен? 

Фауст.

Да. Матери... Звучит необычайно…

И Мефистофель добавляет, через несколько строк:

Пред жертвенником Матери стоят, 

Расхаживают, сходятся, сидят. 

Так вечный смысл стремится к вечной смене15.  

Так что наша работа только впереди.

               Санкт Петербург – Версаль, 18 сентября 2016