ПСИХОАНАЛИЗ И ФЕНОМЕНОЛОГИЯ 
PSYCHOANALYSIS AND PHENOMENOLOGY

Хахалова А.А.

Аффордиальная схема коллективного сознания

Аннотация. В данной статье рассматривается минимальная форма коллективного сознания и те механизмы, которые делают возможным его функционирование. Сначала представляется сама идея коллективного сознания, которое характеризуется эффектом совместности или успехом коммуникативного процесса. Во второй части работы описываются имплицитная аффордиальная схема, которая включается в процессе взаимодействия. В данном случае, автор придерживается экологического и энактивного подхода, который составляет основу экстерналистической онтологии. Тема аффордансов рассматривается в контексте разговора о предметных представлениях. В обоих случаях речь идет о практическом измерении опыта, его телесно-аффективной динамике. Статья опирается на современные представления о функционировании психики и мозга и демонстрирует актуальную возможность междисциплинарного диалога. 

Ключевые слова: аффордиальная схема, телесно-аффективная динамика, опыт коммуникации, интенциональность, имплицитные структуры психики.

Khakhalova A.A. 

Affordial scheme of the collective consciousness

Abstract. The article addresses the problem of minimal form of collective mind (consciousness) and the mechanisms that underlines its functioning. At first, the author presents the idea of collective mind which characterized by shareness or by the success of communicative process. In the second part of the article the author describes the idea of the scheme of affrodances which is activated in interactions. As such, the article confirms ecological and enactive approach which concludes the basis of externalist ontology. The problem of affordances is presented in the context of the Freudian conception of thing-presentations. In both cases we are talking about practical dimension of the experience, about its bodily-affective dynamics. The article suggests the contemporary ideas about mental functioning and demonstrates the possibility of interdisciplinary dialogue between different scientific traditions.

Keywords: scheme of affordances, bodily-affective dynamics, the experince of communication, intentionality, implicit mental structures.

Что значит быть вместе? Быть с кем-то? Разделять с кем-то одно и то же восприятие, отношение к миру, идеи? Очевидно, что в интерсубъективном пространстве проявляются характерные свойства этого со-бытия, которые нельзя обнаружить на индивидуальном уровне. Феномен коллективного сознание рождается из диадных и триадных форм интерсубъективности, где закладываются базовые паттерны «со-бытия», некое имплицитное знание о том, как быть вместе – имплицитные навыки общения. Нам интересно проследить, как именно происходит развитие этих навыков по путеводной нити рассуждения о совместном внимании (действии)1. Личность обретает свои контуры, будучи вовлеченной в некоторую совместную, общую динамику, которую мы исследуем на телесно-аффективном уровне. Очевидно, что  тема интенциональности также может быть раскрыта через анализ имплицитных структур психики2. Таким образом, мы утверждаем, что минимальная форма коллективного сознания определяется эффектом совместности и наблюдается в телесно-аффективной динамике, на имплицитном уровне сознания. Тема коллективного сознания опирается на экологическую концепцию опыта, согласно которой смысл возникает как результат взаимодействия агента и его окружения, или как аффорданс, а субъективное сознание понимается как результат межперсональной коммуникации. В данном случае, мы понимаем, что индивидуальное сознание не существует прежде коллективного, диадного или триадного в онтологическом порядке.

Чтобы акцентировать экологический, или экстерналистический, аспект нашего рассуждения, можно схематически представить психику как двухуровневую систему, на одном из уровней которой находится сознательная рефлексия, на другом – более низком – бессознательная, или имплицитная, активность. Понимая, что коллективное сознание обнаруживает себя на обоих уровнях, мы сосредотачиваемся на низкоуровневой коммуникации, т.е. на телесно-аффективном измерении опыта, поскольку, прежде чем разделять с кем-то общие теоретические положения, убеждения или факты, мы разделяем общее состояние, настроение и движение, мы учимся быть чуть больше (дальше), чем мы есть, быть «за двоих». Действительно, встречаясь с кем-то впервые, мы, еще не обладая эксплицитным знанием друг о друге, уже общаемся посредством жестов, взглядов, интонации и т.д., не говоря уже об информации, которая в принципе никогда не оказывается предметом сознательной рефлексии – эндогенные процессы в организме, интроцептивная активность. Благодаря феноменолого-психоаналитической традиции с одной стороны, и бихевиоральной – с другой, мы знаем, что «тело» идет впереди «головы» и, что очень часто именно оно в ответе за успешность коммуникации. Более того, мы признаем, что время «одинокого» странника прошло и что любая агентивность и субъективность подразумевает фигуру другого как конституирующего мой опыт, будь то в виде традиции, общества, культуры в целом, или в лице конкретного «Ты» в конкретной ситуации общения. Те модификации, которые претерпевает наша интенциональная структура, сонастраиваясь с интенциональной структурой другого, можно проследить во внимательном описании прогулки, когда мой шаг почти автоматически настраивается на шаг моего собеседника, обеспечивая более комфортные условия для решения главной задачи – понять собеседника. Поэтому мы бываем так чувствительны к жестам других, диссонирующим с нашими, – мы понимаем, что этим они уже спорят с нами и не хотят идти нам навстречу. 

Особенность нашего рассмотрения проблемы коллективного сознания заключается в том, что мы акцентируем энактивную природу субъективности, утверждая, что единственной формой бытия для субъекта оказывается форма деятельностного сознания, которое обнаруживает себя вброшенным в определенную социальную ситуацию. Сфера «Я могу» раскрывается в виде системы аффордансов данной ситуации, исходя из которой я действует дальше. Феноменологи, такие как, М. Мерло-Понти, М. Анри подчеркивают телесный характер этого решения – речь идет о первичной сфере субъективности, своего рода, моторной «телесной» интенциональности, которая обеспечивает успешное телесное ориентирование на местности. На этом уровне интенциональность не объективирует другого, а ухватывает его социальные инстинкты, тенденции и намерения. Такая необъективирующая интенциональность обеспечивает работу «коммуникативного тела»3, т.е. форму агентивности, представленную через телесно-аффективное измерение опыта. Будучи первичной по отношению к объективирующей, эта интенциональная структура указывает на социальную природу сознания, которое оказывается взаимным достижением всех участников коммуникации, т.е. оказывается коллективным, социальным образованием. Как можно увидеть, идентичность агента выстраивается постепенно, со временем, как история встреч, как культурная, профессиональная или семейная традиция. 

Успех коммуникации подразумевает достижение эффекта совместности, или сонастроенности между участниками, определенного взаимопонимания. До того, как субъект способен оценить уровень знания другого по тому или иному вопросу, рассчитать последствия за двоих, он обладает более быстрым механизмом принятия решения быть или не быть дальше с этим человеком – чувство удовольствия. Тогда, успешность общения отмечается чувством приятного, в то время как несовпадение на телесно-аффективном уровне будет сопровождаться определенной антипатией и неудовольствием. Поэтому в феноменологической традиции вырабатываются понятия «чувство других» и «эмпатия», которые призваны измерять коммуникативный процесс (Ш. Галлагер, Д. Захави, Э. Престон и др.). 

То, что выходит на первый план, когда мы обращаемся к эффекту совместности – это сдвиг опытной реальности агента, в которой теперь возможности для дальнейших действий проявляются в соотнесенности с перспективой других. Отсюда вещь понимается как предмет совместного, интерсубъективного обмена, мир – как пространство общих смысловых ситуаций, я – как сборка привычек и нравов других. Для того чтобы объединить эти три момента, мы вводим понятие аффорданса (от англ. to afford – предоставлять возможность), которое позволяет усмотреть общее в них: мой опыт выстраивается согласно аффордиальной схеме опыта, в которой определенные возможности для действия проявляются в согласии с вещами, другими и самой ситуацией. К сожалению, обилие терминов обусловлено еще недостаточно исследованной проблемой, поэтому для наших целей понятия имплицитной структуры и аффордиальной схемы могут считаться синонимичными. В любом случае, мы пытаемся описать первичные формы коллективного сознания, в которых мы нащупываем определенные характеристики другого как полотна аффордансов. В зависимости от того, кто со мной разговаривает, я решаю, что можно говорить, а о чем следует промолчать. В общем виде, аффордиальная схема общения указывает на традицию анализа эмоционального интеллекта, призванного отражать соответствующий уровень развития коммуникативных навыков субъекта. Поэтому не будет неправильным назвать аффордансы общения эмоциональными аффордансами. Так, например, вспомните, как Вы вдруг одергиваете себя, когда замечаете, что Вы не одни в помещении, где Вы пританцовываете в такт музыке, или припеваете, или просто размышляете. Как мы двигаемся в очереди, ведем себя в толпе, сидим на корпоративной вечеринке – это не просто фиксирование телесно-аффективной динамики в каждом из вариантов, а акцентирование флексибильности наших возможностей в зависимости от ситуации. То, что я могу позволить себе в компании друзей, я не могу реализовать на встрече коллег, те телодвижения, которые рождаются у влюбленных при виде друг друга, сложно повторить в компании друзей и знакомых и т.д. При этом каждый из участников в равной степени разворачивает обмен аффордансами, их производство и исполнение. 

Ориентируясь на исследования минимальной самости, мы могли бы предположить, что пренатальный период представляет собой важную пред-историю коммуникации согласно аффордиальной схеме: здесь впервые оформляются тенденции к определенному поведению, предпочтению, что затем будет обуславливать чтение аффордансов ситуации и процесс принятия решений. В наблюдениях за новорожденными явно прослеживается достаточный уровень самосознания и эмпатии, необходимый для коммуникации [8; 9]. Мы можем говорить о развитии чувствительности к контексту, ситуации, которую младенец развивает с опытом, которая затем отвечает за уместность и адекватность реагирования на ту или иную ситуацию у взрослого. 

В случае ребенка, аффордиальная схема дополняется множеством предметов, свободой передвижения и относительной самостоятельностью, авторством действия по сравнению с младенцем. Психологическая традиция в лице П. Жане, Ж. Пиаже, Л.С. Выготского представляет нам прагматический характер присутствия в мире ребенка. Вещь понимается через ее использование, мир – через те возможности, которые открыты ребенку, а другие обеспечивают необходимые условия для обретения слова, вхождение в символическую структуру опыта [1]. Значение вещи, понимаемой в своей прагматической сути, близко к идее аффорданса, который понимается исходя из определенной практики, действия. Как нам кажется, тема прагмы и тема аффордиальной схемы оказываются в одном семантическом пространстве, которое тематизируется в психоанализе Фрейда, в связи с оформлением индивидуальной психики [3].

 Прагма указывает на единство вещи и дела, которое характеризует некое изначальное, недифференцированное состояние психики. Для Фрейда процесс дифференциации психического аппарата оказывается решающим в вопросе об оформлении конфликта. При этом количество психических функций находится в согласии с логикой усложнения принципа удовольствия. По мере того, как стимуляция со стороны внешней реальности и импульсы влечений изнутри принимают навязчивую форму и угрожают гомеостатическому равновесию системы, психический аппарат вырабатывает свой "механизм защиты", выработки решений – функцию контроля и отчетности происходящего. Появляется инстанция внимания, направления энергии на вытеснение или принятие, подавления или усиления импульсов, или представлений, что не отменяет ее случайного и избыточного характера. Дело в том, что, несмотря на то, что принцип удовольствия в какой-то момент развития не справляется со своей работой и оказывается, тем самым, необходимым условием для построения обходного пути к достижению желаемого – к удовольствию, – это еще не достаточное условие для возникновения вторичного процесса. В качестве еще одного условия выступает экономия психического аппарата, благодаря которой нагрузка импульса может быть обменена, переведена в другую "валюту", приплюсована или вычтена и т.д. Подобная подвижность психической энергии вместе с фрустрацией изначального способа функционирования психического аппарата задают достаточное условие для спонтанной игры репрезентаторами влечений и силами притяжения и отталкивания, в результате которой оформляет себя вторичная функция психики. 

Вторичность, кроме того, указывает на невозможность устранения первичного процесса, в силу онтологики последнего. Особенность первичного процесса заключается в вещественном, предметном характере реальности; здесь еще не произошло несовпадение слова (мысли) и дела (вещи). Если последнее нам известно как прагма, то первое мы можем обозначить как логос. В случае предметных представлений разница между представлением и его нагрузкой не так сильно прослеживается. Более того, Фрейд определяет предметное представление как нагрузку мнесических следов образа предмета. А если мы продолжим ассоциативный ряд нагрузка – квант аффекта, то увидим, что предметным представлениям удается каким-то образом преодолеть дуальность представление – аффект, двух репрезентаторов импульса влечения. Все дело в более однородном характере их реальности. В то время как словесные представления зависимы от ассоциативной матрицы мнесических следов и нуждаются в специальной нагрузке для того, чтобы создавать эффект, предметные представления как будто обладают своей собственной телесно-аффективной природой. В случае галлюцинаторного опыта удовлетворения, т.е. в случае представления об отсутствующем предмете, основанного на повторении первого опыта удовлетворения у ребенка, представление воспринимается непосредственно, как реально воспринимаемый объект. Нарушение функционирования словесных и предметных представлений соответственно может свидетельствовать о разного рода патологии. Случай шизофрении будет указывать скорее на чрезмерную реальность словесных представлений, которые уже сами становятся предметными представлениям. Выготский вначале своего анализа концепции Пиаже указывает на родство детского мировосприятия с аутистическим, символическим характером присутствия в мире и с «примитивным мышлением» древнего человека. Заметим, что магическое мышление также можно представить как результат перевода словесных представлений в предметные, в силу чего языковой порядок переводится в прагматический. 

Эти заметки позволяют рассмотреть теорию вещи как прагмы с двух отдельных традиций и зафиксировать новые оттенки смысла этого понятия. Прагматический характер присутствия свидетельствует о постоянной тенденции взрослого человека к переходу от мышления в понятиях к мышлению конкретному, о котором пишет Выготский, и которое является ключевым для понимания фрейдовской концепции бессознательного. Кроме того, рассуждение о вещном характере первичного процесса позволяет связать фрейдовское представление с теорией эмоциональных аффордансов. 

В постфрейдовском пространстве акцент смещается с представления об эндогенном раскручивании влечения на межличностное измерение аффективной регуляции. В пользу первичности интерсубъективного процесса высказываются теоретики диадического сознания (Э. Троник, Лачман, Р. Столороу и др.) [2] Диадой называется минимальная форма коммуникации, которая характеризуется взаимным взглядом: младенец заинтересован взглядом взрослого. Поддерживая его интерес, оба участника коммуникации усиливают и упрочняют диадическое состояние сознания, преследуя тем самым интерсубъективную цель (Троник) коммуникации, т.е. саму коммуникацию [14]. Таким образом, на имплицитном уровне всякая коммуникация обладает самоценностью – возможно, это объясняется природой социального животного, в ходе эволюции которого коллективная форма самости оказалась более успешной и результативной для выживания, чем одиночная. Минимальная форма коллективного сознания может быть обозначена как диадическая (или интерсубъективная) самость. Несмотря на то, что многие указывают на третичную структуру взаимоотношений (К. Тревартен), которая характеризует подлинную коммуникацию, мы можем сказать, что в случае взаимного взгляда третим элементом оказывается само тело младенца (агента), поскольку именно он оказывается заинтересованным интересом взрослого к его собственному телу. Он приобретает свое тело благодаря конституирующему его границы взгляду другого. В этом смысле стадия зеркала, понимаемая как конституирующая диалектическую натуру Я младенца, начинается задолго до того, как он может узнать себя в зеркале – в глазах другого. Именно требование интереса другого, нехватка этого интереса и охота за ним оказываются первой приобретенной тенденцией психического аппарата, которая затем фиксируется в имплицитной части сознания, в то время как на эксплицитном уровне могут возникнуть противоположные желания к прекращению или игнорированию взгляда другого. В процессах принятия и отталкивания выстраиваются границы собственного мира ребенка, которые в значительной степени совпадают с границами совместного, общего мира. 

Помимо онтогенетической линии развития аффордиальной схемы, существует опытное измерение настоящего, где другой возникает как уникальная телесно-аффективная динамика, предоставляющая определенные уникальные аффордансы для соответствующего поведения, ответности на действия другого. Помимо взаимной регуляции аффекта, происходит рождение эмоционального (телесно-аффективного) смысла ситуации общения. Именно на этом уровне отношения находят свою более специальную идентичность в виде любви, дружбы или вражды. Опытное пространство настоящего обладает потенцией к изменению устойчивой аффордиальной схемы, благодаря своей аффективной силе. Аналитики указывают на темпоральное деление настоящего – на моменты, по которым можно наблюдать сдвиги в отношениях, задающие новые аффордиальные привычки. Таким образом, аффордансы могут различаться степенью близости, устойчивости во времени и гибкостью. Действительно, авторы, пишущие об аффордансах общения, указывают на их нормативный, общекультурный, кодированный характер. Костелл при этом называет их каноническими (canonical affordances) [7], а Клемент и Кауфманн различают культурные аффордансы и социальные [8]. Последние соответствуют более личному характеру аффордансов, в то время как первые почти совпадают с каноническими аффордансами Костелла. Таким образом, мы можем представить шкалу аффордансов, где на одном конце будут представлены самые обобщенные представления о коммуникации, которые разделяются большим количеством людей, а на другом – самые интимные и оригинальные аффордансы, которые не мыслимы без своей уникальной ситуации. Например, существуют нормы, связанные с ношением головного убора в помещении, которые будут вносить свои коррективы в общение с человеком, нарушающим их. И наоборот, если между двумя близкими людьми возникают свои собственные уникальные смыслы, то же самое ношение убора будет задавать совсем другие мотивы для восприятия и действия. Собственно, связь между восприятием и действием также оказывается проясненной благодаря анализу аффордиальной схемы. Действительно, всякое восприятие подразумевает слаженную, комплексную работу всех чувственных способностей: мы не просто видим красное, но можем почувствовать при этом вкус вина (если смотрим на бокал с красным вином) или ощутить тепло (если смотрим на нарисованное солнце).

В случае уникальных аффордансов возникает вопрос о различении границ собственного и несобственного. Если мы обращаемся к традиции, разделяющей опыт младенца (до 7 месяцев) и опыт подлинной коммуникации, то мы должны настаивать на наличии этой границы даже в самых интимных отношениях. Все же эта граница представляется нам весьма подвижной и изменчивой, в зависимости от контекста. Так, Д. Стерн указывает на тот факт, что до настоящей сонастроенности с другим, младенец обладает опытом базовой соотнесенности (core-relatedness), когда кроссмодальный характер опыта оказывается условием возникновения первой формы самости – эмерджентной. Стерн говорит о совпадении интенсивности, ритма и других аспектов опыта, которые взаимодействуют друг с другом в опыте младенца. Базовая самость появляется позже и характеризуется способностью предсказывания последствий действий, волением, проприоцепцией, т.е. чувством авторства и чувством собственности [11]. Анализируя первичные формы сознания, А. Берто приходит к выводу о том, что прежде активного действия субъект оценивает собственное действие с точки зрения его последствий [6]. Причем эта оценка носит эмоциональный характер. Даже если человек предпринимает сознательную рефлексивную работу по предсказанию последствий своего поступка, эта оценка уже будет опираться на первичную эмоцию, которая и играет решающую роль в принятии решений. Это согласуется с идеей о том, что первая форма самосознания носит взаимный аффективный характер – это всегда интер-самосознание (интеринтенциональность, интераффективность, интераттенциональность), поскольку эмоциональное отношение возможно только на основании как минимум еще одного человека, который будет отражать мне мое настроение, и общего культурного фона – традиции, языка, – который сделает возможным само отражение. 

Соотнесенность характеризуется взаимным взглядом, а не совместным вниманием. В последнем случае речь идет о триадных отношениях: я-мир-другой, в первом – о диадных, но в которых получает свое оформление первый пра- или пред-объект – собственное тело. Во всех случаях развитие навыков общения происходит как все большая способность к «предсказыванию будущего», т.е. младенцы вырабатывают определенные ожидания по поводу происходящего, что свидетельствует о проспективном характере любых отношений: я могу увидеть эмоциональный аффорданс в том или ином направлении только при условии, что я неравнодушна к данной ситуации и к этому человеку. Это, в свою очередь, объясняется эволюционной чувствительностью к лицам и другим Т-образным формам. Именно эта идея небезразличия запускает машину желания, тенденции двигаться вовне, от себя к другому, дальше себя, и задают в будущем интерсубъективную цель. 

Энергия интереса обнаруживает себя на всех уровнях жизни, от простейших организмов до людей, доказательством чему служит теория великого симбиоза – взгляд на эволюцию как на постоянное развитие и усложнение коллективного сознания. Биотическая система прокариотов постепенно дифференцируется и образует все необходимые задатки для возникновения более сложной формы жизни – эукариотической клетки. В согласии с этой эволюционной тенденцией мы можем проследить этапы развития коллективного сознания, от эффекта спонтанного коллективного преобразования – как в случае клеток, которые делятся на две группы, как кажется, совершенно случайно, на группу доноров и группу тунеядцев – до совместных интенций рабочей группы. 

При исследовании нейрофизиологического субстрата коллективного сознания важно то, что имплицитные структуры мозга оказываются в ответе за реляционное знание. Речь идет, в первую очередь, о памяти и ассоциативном мышлении, которое по большей части опирается на эмоциональные связи, опосредованные лимбической системой. Долгое время считалось, что за коммуникацию отвечает исключительно эпизодическая семантическая памяти, поскольку именно здесь формируются сознательные воспоминания, обрывки слов, картинки-образы и т.д. Однако относительно недавно исследователи  установили, что более сильные связи с другими людьми удерживаются в имплицитной памяти (Д. Шахтер, Т. Фукс), что теснее связывает эти открытия с психоаналитической концепцией психического аппарата. Так, у людей с травмами тех областей мозга, которые отвечают за эпизодическую память, тем не менее, сохраняется способность понимать и предсказывать поступки других, судить о себе в связи с другими. Очевидно, что более первичные области мозга также отвечают за коммуникативный процесс и не ограничиваются только лишь моторными навыками или сиюминутными эмоциональными реакциями. Фукс разрабатывает модель телесной памяти, которая закладывает основу идентичности субъекта [4]. Именно благодаря ей агент проживает свой опыт в определенной телесно-аффективной динамике, вырабатывая навыки взаимодействия и привычки аффордиального реагирования на социальную ситуацию. Тогда мир возникает как мир привычного обхождения, где наши телесные особенности и предрасположенности опережают рефлексию, не давая повода усомниться в своей идентичности. Уникальность телесно-аффективной динамики является ключевым для формирования имплицитной памяти о взаимодействии, поскольку в данном случае помнит тело. Другими словами, двигаясь определенным образом, агент приобретает свое телесное лицо, кровь и плоть телесной самости, которая может быть восстановлена, даже если другие формы самости оказались нарушенными. Еще одно отличие от эпизодической памяти заключается в физической континуальности существования, которая обеспечивает твердую основу для само-идентичности агента, его знакомого и привычного характера ощущения. При шизофрении телесная непрерывность утрачивается, что приводит к гипер-рефлексии, попытке компенсировать потерянное базовое единство опыта. В случае амнезии и деменции есть возможность частичного восстановления личности, поскольку базовое единство сохраняется в имплицитной памяти и может быть воскрешено при необходимости.

Заключение

Мы представили анализ минимальной формы коллективного сознания, который можно обнаружить в телесно-аффективной динамике взаимодействия между участниками коммуникации. Эта динамика определяет последующее развитие отношений на имплицитном уровне. Здесь же обнаруживают себя процессы идентификации агента как части группы и как субъекта. Мы ограничились представлением о слабой форме совместности, которая также получает название соотнесенности у Д. Стерна. Взяв за основу экологическую структуру опыта, мы указываем на аффордиальную схему, которую агент приобретает со временем и которая задает последующие привычные ответы со стороны самого агента. Эта схема может претерпевать разного рода изменения и сама по себе является результатом интерсубъективных отношений. Мы представили шкалу аффордансов, вмещающую в себя как самые общие (культурные) аффордансы, так и самые личные (социальные или эмоциональные) аффорднасы, характерные для определенной ситуации. Иногда эти две группы аффордансов могут вступать в противоречие и конфликт. Нам представляется вероятным, что в подобных случаях эмоциональные аффордансы оказываются в приоритете, поскольку в обоих группах имеет место действие личностного фактора – личная история самого агента, которая составляет его нарративную идентичность. Таким образом, даже самые общие культурные аффордансы никогда не являются безличными и объективными, а наоборот, приобретают свои уникальные аспекты в телесно-аффективной динамике опыта. Кроме того, мы показали родство данной проблемы с психоаналитической традицией, в которой Фрейд обосновывает идею предметных представлений. Будучи отстаивающим энактивный подход, данный текст подтверждает родство восприятия и действия. Также мы представили концепцию телесной памяти, функционирование которой обеспечивает физическую непрерывность опыта.

ЛИТЕРАТУРА

1. Выготский Л.С. Мышление и речь. Психологические исследования. – М. – Ленинград: Государственное Социально-экономическое издательство, 1934. – C. 362.
2. Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Дж. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход // Пер. с англ. – М.: Когито-Центр, 1999. 252 с.
3. Фрейд З., Толкование сновидений, [Электронный ресурс] http://book-online.com.ua/read.php?book=2116 Дата доступа: 23.11.2016
4. Фукс Т. Тождество личности и физическое существование. – СПб.: Мысль, 2015. – С. 61
5. Хахалова А.А. Роль имплицитной интенциональной структуры в коллективном сознании // Вестник ВГУ. Философия, № 3, 2016. – С. 140 – 154.
6. Berthoz A. La Décision. Poches Odile Jacob, 2013.
7. Costall A. Canonical affordances in context // Avant, Vol. III, №2 / 2012. PP. 85 – 93.
8. Kaufmann L. & Clément F. How Culture Comes to Mind: From Social Affordances to Cultural Analogies // Intellectica, 2007/2-3, 46-47, pp. 221-250 
9. Lemma A. Under the Skin: A Psychoanalytic Study of Body Modification. Routledge. 2010. P. – 215.
10. Meltzoff A.N. and Moore M.K. Explaining Facial Imitation: A Theoretical Model, Early Development and Parenting, Vol. 6, 1997. P. 179 – 192. 
11. Murray L & Trevarthen C. Emotional regulation of interactions between two-month olds and their mothers // In: Field T.A. & Fox N.A. Social Perception in Infants, Norwood N.J., Ablex Publishers, 1985. P. 177 – 197.
12. Stern D.N. The Interpersonal World of the Infant: A View from Psychoanalysis and Development. Basic Books, 1985. 304 p.
13. Stern D.N., Sander L.W., Nahum J.P., Harrison A.M., Lyons-Ruth K., Morgan A.C., Bruschweilerstern N., Tronick E.Z. Non-Interpretative mechanisms of psychoanalytic therapy:  The “Something more than Interpretation” // International Journal of Psycho-Analysis. №79, 1998. P. 903 – 921.
14. Tronick E.Z. “Of Course All Relationships Are Unique”: How Co-creative Processes Generate Unique Mother–Infant and Patient–Therapist Relationships and Change Other Relationships// Psychological Inquiry, 23(3), 2003. P. 473 – 491.