СТРАНИЦЫ БУДУЩЕЙ КНИГИ 
PAGES OF THE BOOK IN PREPARING

Рождественский Д.С.

Психоанализ модерн

Субъект-ориентированный подход1

Rozhdestvenskij D.S. 

Psychoanalysis Modern. Introduction

Предостережение

Эта книга на восемьдесят или девяносто процентов собрана из двух моих предыдущих книг: если читатель знаком с ними, ему стоит задуматься, целесообразно ли ее приобретать.

Предисловие автора

Мне всегда казалось, что географы сами не знают,

что говорят, помещая поле битвы при Мунде в стране

пунических бастулов, близ теперешней Монды,

милях в двух к северу от Марбельи.

Проспер Мериме, «Кармен».

Странный эпиграф к психоаналитическому повествованию, и я вынужден искренне признаться, что и мне самому причины подобного выбора представляются туманными. Я мог бы с некоторой натяжкой объяснить его следующим путем: устами героя Мериме дает нам понять, что существуют, казалось бы, общепринятые научные истины, поразительно стойкие, несмотря на то, что они готовы рассыпаться в прах под сколь-нибудь критичным и свободным от влияния авторитетов взглядом со стороны. Впрочем, это лишь версия, имеющая право на жизнь при условии, что мы будем стараться всему найти рациональное объяснение; если же говорить откровенно, все, что я могу сообщить по данному поводу – то, что практически с момента задумки книги, которую читатель держит в руках, я решил взять в качестве эпиграфа именно эти строки, не особо размышляя об их соотнесенности с текстом. Далее пусть каждый, кто пожелает, сформулирует собственную интерпретацию подобного шага – в соответствии со своими познавательными приоритетами и взглядами на психоанализ, на нити, связывающие его с исторической географией и с классической литературой, и на личность того, кто этот шаг совершил.

В те годы, когда система изложенных в данной книге взглядов, поначалу довольно разрозненных, уже по сути сложилась, я еще долго не рисковал представить ее именно как систему, ограничиваясь в беседах с коллегами и перед аудиториями психоаналитиков – студентов и практикующих специалистов – замечаниями наподобие «данный постулат кажется мне чрезмерно категоричным» или «мой опыт показывает, что в такой ситуации более конструктивен иной подход». Вполне объяснимая осторожность: ведь даже в глазах вполне лояльно настроенных коллег нет-нет да и мелькнет искра насмешливого скепсиса, стоит им услышать о «собственной концепции» собеседника, тем более о предлагаемом им «психоаналитическом направлении». И их можно понять. Как заметил однажды Борис Карвасарский, любой психотерапевт, ведущий практику более пяти лет, приходит к своей личной теории, личной методологии и, в конечном счете, готов объявить о создании новой школы психотерапии. Однако сколько подобных теорий и школ обрели востребованность и известность, а сколько – так и остались всего лишь любимыми детищами создателей? Не эта ли последняя судьба уготована моим мыслям и наработкам, посмей я всерьез заявить о намерении предложить в психоанализе некий особый путь?

Но вот иной ракурс проблемы: как я упоминал уже не раз, психоанализ представляет на редкость консервативную область знания и, пожалуй, как ни одна другая модальность психотерапии, нетерпим к новшествам. Новое внедряется в него медленно и мучительно, преодолевая сопротивление ортодоксов, отстаивающих собственные системы ценностей и научные приоритеты. Печальнее же всего то, что ортодоксия эта направляется не только вовне, но и вовнутрь. Восточно-Европейский институт психоанализа, с которым с самого начала была связана моя практическая и преподавательская деятельность, существует уже двадцать пять лет; двадцать пять или немногим менее лет в его стенах работают опытные и знающие специалисты, помимо прочего, читающие лекции и ведущие факультативы и семинары по самым известным аналитическим концепциям и подходам, транслирующие идеи Клайн, Биона, Лакана, Когута и прочая и прочая. Безусловно, это должно радовать, и все же невольно хочется спросить: кто из этих профессионалов, имеющих за плечами по пятнадцать, двадцать, а порой и более, лет практики, станет, наконец, транслировать свои идеи и системы взглядов, транслировать себя? Воистину нет пророка в своем отечестве. Мы словно растворяемся порой в великих других, признанных и канонизированных; и мы неохотно вспоминаем, например, что Адлеру и Юнгу достаточно оказалось десятка лет, чтобы дистанцироваться от психоанализа, разработать собственные оригинальные учения и обрести учеников; что Ференци и Ранк, оставаясь в психоаналитическом поле, почти за такой же срок успели развернуть новые концепции, обогатившие глубинную психологию, хотя и отвергнутые Фрейдом. Мы мало внимания обращаем и на опыт наших российских психиатров – Николая Осипова, Николая Вырубова и других – первых отечественных психоаналитиков, которые в начале прошлого столетия высказывали мысли, еретические по меркам «классиков», однако находившие подтверждение в трудах европейских коллег с опозданием порой в несколько десятилетий. Вот почему я, после без малого четверти века насыщенной практики, успехов, неудач и переосмыслений множества истин, рискую обозначить существование системы взглядов под названием «субъект-ориентированный подход» или – более вольно – «психоанализ модерн».

Этот подход, как читатель, вероятно, уже понял из вышесказанного, рождался долго и постепенно, из годами множившихся разочарований в догмах аналитической классики и открывавшихся внезапно новых пониманий, интуитивных всплесков и подтверждений их правомерности. Есть у него и своя «родословная» в психоаналитической истории: он не приемыш и не безродное дитя, я сказал бы, что наиболее глубокие корни его принадлежат взглядам Фрейда того периода, в который создатель психоанализа еще не отказывался от биполярности Я- и либидинозных влечений и сообщал, что исцеление совершается через любовь (под этим тезисом я теперь подписываюсь безоговорочно, хотя и вкладываю в оба этих понятия – любовь и исцеление – несколько иные смыслы, нежели Фрейд). Я назвал бы далее Ференци и Ранка, которые, на мой взгляд, были подлинными родоначальниками теории объектных отношений и основанной на ней клинической методологии; Балинта – прямого ученика и творческого продолжателя подхода Ференци, и тех психоаналитиков, что вместе с Балинтом составляли основу Независимой группы Британского общества, прежде всего, лидера последней – Дональда Винникотта. За Винникоттом, разумеется, следует многое почерпнувший у него автор уникальной «селф-психологии» Хайнц Когут, и продолжившие его авторы интерсубъективного подхода – одного из самых современных направлений в психоанализе – Роберт Столороу, Джордж Атвуд и еще ряд лиц, которых я (уже без трепета) наберусь смелости назвать своими прямыми предшественниками. В их работах я много раз неожиданно открывал нечто, к чему ранее приходил самостоятельно, путем проб и ошибок, однако никогда не винил судьбу за то, что она не познакомила меня с их результатами и выводами прежде: ведь знание, открываемое собственным опытом, не то же самое, что почерпнутое из литературы или лекционного материала. Наконец, мне многое дали мысли и наблюдения авторов, которые как бы пребывают вне пространства традиционного психоанализа; в первую очередь я имею в виду Карла Роджерса, создателя клиент-центрированной терапии. Как известно, Роджерс сознательно противопоставлял свой подход психоаналитическому; однако я готов утверждать, что с современным психоанализом, то есть, согласно Когуту, эмпатийно-интроспективным методом познания, у него гораздо больше точек соприкосновения, нежели принципиальных разногласий. И теперь скажу, возможно, самое главное в рамках предисловия: субъект-ориентированный подход возник в результате коренного пересмотра взгляда на святая святых психоанализа, на краеугольный камень и общепризнанный стержень аналитической теории и практики – на понятие переноса. Этот пересмотр был в значительной мере подготовлен концепциями перечисленных исследователей, но не в меньшей степени и моим собственным опытом взаимодействия с пациентами (а теперь я сказал бы – с собеседниками) самых разных категорий. Разумеется, переосмысление этого понятия не могло не повлечь за собой очень серьезные метаморфозы в психоаналитической «теории практики», то есть в методологии реальной работы. И если предельно обобщить принципы предлагаемого подхода, за вычетом множества нюансов, то есть обозначить его радикальное отличие от большинства «традиционных» принципов, то я сказал бы, что его основной ориентир – превращение функциональных идентичностей участников диалога (аналитик и пациент) в идентичности зрелые (человек и человек). «Человек пришел к человеку», – говорил Роджерс, обозначая приоритеты клиент-центрированной терапии, и, если бы он не опередил меня, то эти слова должен был бы произнести я.

Наименование «субъект-ориентированный подход», призванное определить самую его суть, было заимствовано мной у Виктора фон Вейцзекера, которого можно с полным основанием назвать отцом современной психосоматической медицины. В свое время этот врач, оценивший в должной мере идеи Фрейда, но не ставший в отличие от многих его слепым и некритичным поклонником, разработал «субъект-ориентированный подход в медицине», предписывающий врачу для понимания истинного смысла проблемы пациента интересоваться не только ее телесной составляющей, но и связями с чертами его личности в контексте культуры, членом которой он является. Другими словами, статус «больного» менялся в понимании фон Вейцзекера до статуса «человека» – что и по нынешним меркам недопустимо для некоторых врачей. Но тем же самым, мне кажется, и до сих пор грешат некоторые психоаналитики, видящие в пациенте исключительно субъекта «пограничного (психотического, невротического)» или «шизоидного (мазохистического, депрессивного, нарциссического и т.д.)», упуская при этом из вида почти все, что остается за рамками диагностического определения. В данном аспекте мой взгляд принципиально иной.

Понятие «психоанализ модерн» сложилось несколько раньше, для внутреннего или, если можно так выразиться, домашнего пользования; слово «модерн» было призвано не подчеркнуть некую «современность» подхода, но обозначить параллель с понятием эпохи модерна – периода европейской истории последней четверти XIX – начала XX столетия. Мне давно казалось, что Экклезиаст был не до конца последователен: есть время собирать камни, говорил он, и время разбрасывать их, но ни слова он не сказал о том, что должно быть и время созерцать камни. Без этого и собирание, и разбрасывание в значительной мере теряют смысл. Таким временем созерцания для человека стала эпоха модерна – время крушения наивно-позитивистских иллюзий, открытия подпочвенного, потаенного смысла внешне обыденных вещей и явлений, кризиса патриархальной культуры и классического рационализма. Эта эпоха породила психоанализ как средство примирения с бесконечной сложностью человеческого Я и одновременно как способ раздвинуть привычные рамки познания, расширить угол зрения исследователя до небывалой прежде величины. Однако свой модерн настает рано или поздно для каждого, как период переосмысления множества привычных ценностей и ориентиров. Он может прийти и в зрелости, и в старости, может коснуться бытовых жизненных сфер и интимных глубин личности, профессиональных интересов и научных убеждений. Человек останавливается и созерцает камни. Я не знаю, когда впервые стал ощущать погружение в свою личную эпоху модерна, но последние лет десять я все яснее чувствовал ее в себе и чувствовал, какое влияние она оказывает на мою профессиональную деятельность, на мои теоретические и методологические позиции. Ее итогом, итогом этого влияния и был психоанализ модерн.

Мне не хотелось бы безапелляционно утверждать, что предлагаемый мною подход дает лучшие результаты, нежели подходы иные, более традиционные: подобное заявление выглядело бы, разумеется, голословным, да и излишне самонадеянным. Однако уже не раз в ответ на посвященные ему лекции, статьи, книги я получал такие отклики, как: «это – то, чего я ждала все время, пока изучала психоанализ»; «то, что пишете вы, мне потрясающе близко, хотя до сих пор я не отваживался озвучивать подобные мысли среди коллег». У меня есть круг однозначных единомышленников, хотя пока и не особо многочисленный, и куда более широкий круг тех, кто отчасти разделяет мои взгляды; а один психотерапевт из числа начинавших возрождать психоанализ в России в конце восьмидесятых – начале девяностых годов прошлого века сказал мне с удивлением: «А ведь я уже лет пятнадцать почти так и работаю, только предпочитаю не говорить об этом вслух». Таким образом, еще раз подтверждается мудрость «ничто не ново в мире», и даже то, что может показаться новым, как выясняется, долго вызревало исподволь и имело истоки в более или менее отдаленном прошлом. Это прямо касается и книги, которую мой читатель держит в руках: он не найдет в ней за малым исключением ничего, о чем я не писал раньше. Собственно, новой книгой ее и не назвать: она представляет собой попытку синтеза двух предыдущих моих монографий – «В пространстве переноса» и «Час между Нарциссом и Эдипом». Из них первая была написана еще до оформления идеи «психоанализа модерн» и посвящена преимущественно переосмыслению мной некоторых базовых положений теории; вторая создавалась как бы «по следам» первой и затрагивала ряд более практических аспектов аналитического процесса. Настоящая же книга замышлялась с одной-единственной целью – соединить в относительно связный текст высказанное ранее, чтобы дать читателю некое представление о субъект-ориентированном подходе как о системе, проследив путь к его практическому приложению от исходных теоретических основ. 

В заключение предисловия хочу выразить благодарность за прямую или косвенную поддержку в становлении психоанализа модерн широкому кругу лиц – во-первых, моим анализандам, которые за годы нашего сотрудничества дали мне не меньше, а возможно, и больше, чем я им, хотя большинство из них, вероятно, об этом даже не догадывается. Во-вторых, я весьма признателен коллегам, с которыми мы без малого десять лет обсуждали многие из затрагиваемых здесь вопросов в рамках работы нашей супервизорской группы – в алфавитном порядке: Кириллу Алексееву, Дали Брегвадзе, Ирине Гусаковой, Олегу Климкову, Наталье Майоровой, Татьяне Панченко, Ирине Решетниковой, Инге Сивец, Татьяне Устиновской, Инге Филипповой, Марине Шестерниной, Алле Шишкиной, Елене Штелинг. В третьих, хочу упомянуть моего первого аналитика, Ирину Лукину, и второго – Нонну Славинскую-Холи (США), и моего первого супервизора – Людмилу Топорову. В четвертых, моя отдельная благодарность – двоим из основателей Восточно-Европейского института психоанализа, в стенах которого прошли почти четверть века моей практики: ныне заместителю ректора по науке Юрию Баранову и ректору Михаилу Решетникову. И, конечно, я не могу не вспомнить и третьего основателя, нечаянное знакомство с которым однажды привело меня в этот институт – Сергея Черкасова, покинувшего наш мир около двадцати лет назад.