|
ЮНГИАНСКИЙ АНАЛИЗ сЕГОДНЯ Джером Бернстайн Приграничье: между Тьмой и Светом, перед лицом травмы, ведущей к свету1 Аннотация. Автор описывает так называемое «Приграничье» как особый спектр реального опыта, который, хотя и обнаруживается за пределами рационального, тем не менее, переживается все возрастающим числом пациентов. Опираясь на теорию К.Г. Юнга, Джером Бернстайн утверждает, что открытость по отношению к трансрациональной реальности, которую демонстрируют «приграничные личности», позволяет изыскать новые возможности понимания и исцеления, раскрывая клинические тайны и загадки индивидуального развития. Ключевые слова: Приграничье, эволюция сознания, диссоциация, эго, самость, травма, приграничные личности Bernstein j. Borderland: between darkness and light, Abstract. The Author describes so-called “Borderland” as a spectrum of reality that is beyond the rational yet is palpable to an increasing number of individuals. Building on Jungian theory, Jerome Bernstein argues that a greater openness to transrational reality experienced by Borderland personalities allows new possibilities for understanding and healing confounding clinical and developmental enigmas. Keywords: Borderland, evolution of Consciousness, dissociation, ego, Self, trauma, Borderland personalities К этой трибуне я шел очень долго – более 70 лет. С самого детства, когда я слушал рассказы отца о его юности в России, я понимал, что рано или поздно обязательно приеду в страну своих предков. Мой отец родился в маленькой деревне Крейновичи, недалеко от Пинска, на территории современной Белоруссии. Моя мать была полькой. В ближайшие дни мы с женой собираемся поехать и в Беларусь, и в Польшу. Другой путь к этой трибуне, очевидно, связан с моей второй книгой «Жизнь в Приграничье: эволюция сознания и проблема исцеления травмы» [1]. Сама тема приграничья отчетливо вырисовывается в коллективном бессознательном нашего времени, и я думаю, что именно поэтому я сейчас здесь делаю этот доклад. Когда я спросил у членов программного комитета, как они пришли к теме приграничья, никто не мог сказать точно, и я подумал, что в случае «европейских юнгианцев», особенно в этой части Европы, данная тема касается географических, этнических, культурных и политических границ, а также массовых переселений, имевших место в этой части мира в последние 20 лет. Программный комитет этой конференции также выбрал картину Шагала под названием «Между тьмой и светом» в качестве визуального и символического представления темы конференции. На этой картине мы видим символы тьмы, света, цивилизации, Мира Природы, животных и людей, Эроса, тени, а также психического и географического Приграничья. Мы также видим некий динамический переход. Тьма и свет, Природа и цивилизация, Тень и Приграничное сознание вот-вот встретятся. Картина очень символична, написана в духе сюрреализма. Само направление сюрреализма зародилось как бунт против чрезмерного рационализма. Первые сторонники нового направления были исследователями фрейдовских техник свободных ассоциаций и толкования сновидений. Сюрреалисты пытались освободить воображение в искусстве и разрушить традиционные правила художественного выражения. Другой предпосылкой появления нового направления была Первая мировая война со всеми ее ужасами и жестокостью. Я упомянул этот факт неспроста: Шагал начал писать упомянутую картину в США в 1938 году, а закончил в 1943. Именно в этот период разразилась Вторая мировая война и произошло все самое ужасное, но тогда же и начала зарождаться надежда на счастливый исход. Сказанное мною имеет отношение к делу, к этой стране, этой культуре и этому залу. Это примеры Приграничья истории и эволюции сознания, которые объединяют нас всех в это время и в этом месте. Ведь если Юнг и был поборником чего-либо, так это эволюции сознания, или индивидуации, если использовать его собственный термин. Я не очень-то люблю это слово – индивидуация, – потому что оно размывает и спутывает границы между индивидуальным и коллективным сознанием, а также отбрасывает в сторону коллективное бессознательное. И пока мы говорим об этом, я должен сказать очевидное: коллективное бессознательное, открытое Юнгом, имеет мало или вообще ничего общего с советским коллективизмом. Я уверен, что вы заметили, что я попеременно употребляю слова «Приграничье» и «Приграничное сознание». Существует множество психических приграничий, порогов и лиминальных измерений. На протяжении всего доклада я буду обращаться к этому ядру моей работы последних 20 лет, затрагивающей эволюцию сознания и, более детально, того, что я называю Приграничным сознанием. Лиминальность подразумевает динамическое движение, развитие, эволюцию. Все это мы видим на картине Шагала. Обычно, произнося слово «эволюция», мы автоматически думаем о биологической эволюции, но психика также эволюционирует и, если задуматься, даже быстрее. Это становится очевидным, если мы проследим эволюцию понятия психики со времени публикации «Толкования сновидений» Фрейда – всего каких-то 112 лет назад, до современных теорий и школ. Сегодня здесь я представляю свою теорию. Моя теория Приграничного сознания начинается со следующего утверждения: у всякой культуры есть основополагающий миф, на котором эта культура строится. Для западной цивилизации этим базовым мифом является Библия древних иудеев. Эта мифическая история лежит в основе трех мировых религий – иудаизма, христианства и ислама. Для нас сейчас важно обратить внимание на историю о райском саде из книги Бытия. В этой истории Адам и Ева живут в гармонии с природой, их пребывание в райском саду мирно и идиллично. Единственное неприятное ограничение – в этом раю нельзя есть плодов с Древа познания добра и зла. Змей искушает Еву, а она, в свою очередь, искушает Адама, оба они срывают и пробуют плод с Древа познания. С архетипической точки зрения, в момент укуса яблока зарождается рефлексирующее сознание: Адам и Ева впервые осознают себя нагими. Вместе с этим рождается осознание противоположности, а также стыд, вина, проблема человека и все прочие зачатки западной цивилизации. За этот грех обоих изгоняют из райского сада, то есть окультуренный Человек психически отделен и, похоже, навсегда оторван от духовной связи с природой. С этого момента в эволюции западной цивилизации и эволюции западной психики начинается последовательная утрата духовности и связей с сакральной культурой. Все это как нельзя лучше символизируют современные состояния объективизации и меркантилизации нашего мира. С того момента Земля постепенно утрачивала свой священный статус, и мы дошли до того, что взрываем горы для создания угольных шахт, на тысячи лет загрязняем землю и воду ядерными отходами, загрязняем атмосферу, как будто не нам дышать этим воздухом. Все мы, сидящие в этой комнате, знаем, что нас это касается. Изображение этой самодеструктивной динамики нашего вида может выглядеть так (рис. 1).
В 1990-х годах в ходе клинической практики я начал замечать у своих пациентов переживания и симптомы, которые не укладывались в известные мне модели, ни во фрейдовские, ни даже в юнгианские. Однажды пациентка, носящая в моей книге имя Ханна, пришла ко мне в состоянии депрессии. Ее душа болела за двух коров, которых, как она думала (знала, по ее словам), везут на рынок забивать. Как и подобает хорошему глубинному психологу, я истолковал ее чувство символически, как проекцию ее ранней детской травмы на коров и тому подобное. Далее, сеанс за сеансом, она начинала все больше на меня злиться (что на нее совсем не похоже), и вот во время очередного сеанса она сняла туфлю и начала стучать ею по полу с криками: «Ты не понимаешь! Ты просто не понимаешь! Я говорю о коровах!» Было очевидно, что удары по полу предназначались мне. Я не знал, что происходит, и это было моим единственным очень важным знанием, и в течение последующих сеансов я решил замолчать и слушать. И я слушал, потому что раньше не делал этого. Я слушал так, как меня учили шаманы навахо и хопи. Я слушал ушами; я слушал телом; я выключил свой разум, насколько это возможно, и слушал ногами; и я прислушивался к тому, что оставалось. Я сосредоточился на том, для чего не оставлял пространства. Я многому научился. Атмосфера наших встреч стала более спокойной только тогда, когда я перестал давать символические толкования и смог увидеть и принять ее переживание обеспокоенности страданиями коров. Ее депрессия отступила, суицидальные фантазии начали исчезать, и мы смогли возобновить терапевтический диалог. Впоследствии, когда я начинал символически интерпретировать подобные Приграничные переживания Ханны и других пациентов, они всегда становились возбужденными или подавленными. Я начинал понимать, что учусь чему-то новому. Вот чему научили меня эти пациенты. Есть особая категория людей, названных мною Приграничными личностями. Они были избраны переживать и проживать отрыв от Природы, на котором зиждется западное Эго. Они чувствуют вымирание видов; они чувствуют ужасное положение животных, которые больше не могут жить инстинктами, а вынуждены жить в условиях одомашнивания в качестве развлечения или пищи. У этих людей развита интуиция. Многие обладают паранормальными способностями, хотя и не знают этого. Они очень глубоко чувствуют, порой так глубоко, что входят в состояние, кажущееся им иррациональным. В сущности, все они очень чувствительны на телесном уровне. Они переживают насилие над землей своим телом; психически, а иногда физически, они начинают задыхаться от загрязненного воздуха. Некоторые страдают непереносимостью окружающей среды, у других имеются проблемы с иммунитетом. Приграничная личность не разделяет живой и неживой природы, что является определяющей характеристикой западной психики. Приграничное сознание – это психическое осознание, до недавнего времени полностью чуждое духу западной культуры. Мой опыт работы с Ханной и другими дал ясную картину явления, за которым я наблюдал изнутри и снаружи последние 20 лет, явления, которое до недавнего времени не имело никакого смысла. Я понял, что Приграничные личности чувствуют себя нездоровыми потому, что практически все в их культуре, включая членов семьи, считают их Приграничные переживания чем-то иррациональным и даже ненормальным. Я понял, что, когда к их трансрациональным переживаниям относятся как к нерациональным, а не иррациональным, они успокаиваются и сами могут стать более рациональными. И, конечно, я не хочу сказать, что их связь с Приграничьем приносит только боль и трудности. Я слышал, как многие дивились чудесам этой связи: мудрые советы деревьев, ощущение, будто гора, водопад или небо обнимает тебя, излечение от прикосновения к земле. Многие описывают подобные чувства как священные. Наблюдая подобные Приграничные переживания в терапии, некоторые терапевты дифференцируют черты пограничного расстройства личности. За многие годы я обнаружил, что такие личные истории не так уж необычны, как кажутся на первый взгляд. Они всегда есть, но их не всегда рассказывают. Действительно, мы, клиницисты, можем быть просто к этому не готовы. Никто из людей, о которых я говорю, не был сумасшедшим, просто представляемый ими клинический материал очень отличался от того, чему меня учили, и заставлял меня задуматься о том, что я как западный психолог и аналитик считаю нормой, а что – патологией. Все это были проявления того, что я назвал Приграничной личностью. Вот несколько обнаруженных мной характерных черт Приграничной личности. 1. Приграничные личности имеют глубокую первичную связь с природой. Многие из них гораздо лучше ладят с животными, чем с людьми. 2. Все они переживали трансрациональный опыт, такой как общение с растениями и животными или соматическая идентификация с переживанием страданий Земли. 3. Некоторые из них в детстве или во взрослой жизни пережили травму. Некоторые – нет. 4. В отличие от пограничного типа личности Приграничные личности обладают устойчивой идентичностью. 5. Многие прячут свою связь с Приграничьем, в том числе и от терапевта, боясь, что их назовут ненормальными или странными. Из-за этого они живут двойной жизнью – жизнью в Приграничье (которая является их первичной идентичностью) и повседневной жизнью в обычном мире. 6. Многие чувствуют себя в изоляции от других, у них нет чувства общности, потому что они не знают, что таких, как они, много. 7. Все они считают переживания Приграничной реальности священными и не только для себя. Они чувствуют, что несут священное знание от имени коллективного сознания. 8. Многие сверхчувствительны на соматическом уровне. Из-за этого многие их них страдают непереносимостью окружающей среды. Но далеко не все. 9. 100% приграничных личностей из тех, с кем я общался, говорили, что не хотели бы терять связь с Приграничьем, даже если бы это уменьшило их мучения. 10. Хотя многие считают себя посланцами Природы, необходимость предстоящего преобразования ставит их в затруднительное положение. Явление Приграничного сознания имеет как личное, так и коллективное измерение. Описанные мною случаи из практики расширили мой взгляд на онтологию мира. Я стал замечать множество изменений, происходящих в коллективном бессознательном. Так, сети продовольственных магазинов отказываются продавать живых омаров или фуа-гра, а в крупных изданиях, таких как «Нью-Йорк Таймс», появляются статьи о возможности общения людей с животными (например, «Мы сводим слонов с ума», «Взглянем на то, как киты смотрят на нас»). Другой пример – поправка в Конституции Германии: «Государство несет ответственность за защиту природных ресурсов ради жизни и животных в интересах будущих поколений». Было добавлено два слова: «и животных». Если мы сосредоточимся, то увидим эти изменения в нашей повседневной жизни повсюду. По ходу исследований я пришел к выводу, что наблюдаю очевидный компенсаторный эволюционный сдвиг в природе сознания. Этот сдвиг – результат возобновления связи западного Эго с психическими корнями природы, или, другими словами, коллективное бессознательное пытается залечить травму потери райского сада. Приграничное сознание, очевидно, оформлялось силой, шедшей из-за пределов Эго, которая пыталась сказать: все живое взаимосвязано и взаимозависимо, особенно если речь идет об отрыве психики человека от мира природы. Приграничное сознание отражает не патологию, а новую возникающую форму сознания, меняющую наш коллективный культурный опыт и саму природу осознавания. И главная отличительная черта такого сознания – понимание правополушарных явлений, трансрациональных переживаний, как я это называю. Переживания Приграничного сознания больше выражаются в образах, метафорах, мифопоэтическом и соматическом измерениях, чем левополушарным, линейным, причинно-следственным способом. Люди с Приграничной личностью воспринимают бессознательную психику через сны, видения и прямое интуитивное общение с миром природы, и эти отношения между «Приграничниками» и миром природы являются глубоко личными. Они представляют собой двустороннее общение человека с растениями, животными, камнями, Землей и предками. Приграничные личности чувствуют свое единство с миром природы, а не отрыв от него, и не только когда находятся на природе: я описываю их постоянную психическую реальность. В этом смысле их психические переживания напоминают психику коренных народов, которая никогда не отрывалась от Природы. Вот схематическое изображение Приграничного сознания (рис. 2). Многие Приграничные личности чувствуют, будто их вытолкнули в это измерение сознания через травму. Мы живем в травмированном и травматичном мире. Травма представляет собой невыносимую рану, которую можно принять на определенных условиях. Травма – это, по определению, диссоциация, как индивидуального, так и коллективного. Это диссоциация самой западной цивилизации, зажатой между тьмой и светом.
В современном мире в воздухе витает отчаянный вопрос: «Мы и вправду движемся к свету?» Мой вопрос для нас – для всей западной цивилизации и вида Homo sapiens – можем ли мы принять свет, идущий через нас? * * * Далее я буду говорить о положительных и отрицательных полюсах архетипа. Под этим я подразумеваю полюса заряда, а не оценки «хорошо/плохо». В травме и диссоциации мы всегда видим патологию. Но у травмы есть положительный трансцендентный полюс, и он заключается в появлении того, что я назвал Приграничной личностью. Я определяю травму как любое переживание, причиняющее невыносимую боль и тревогу и грозящее разрушить способность Эго к сознательной самозащите. Травма почти всегда «замораживает» и фиксирует травматическое событие или переживание в психике, а также в нервной системе индивида. Обычно, когда срабатывает механизм травмы, у человека возникает диссоциация, которая не подчиняется Эго. Психологически и эмоционально человек заново переживает опыт травмы, как будто бы все это происходит здесь и сейчас. Это сопровождается осознанием и пониманием; другими словами, зачастую индивид знает, что с ним происходит. Травма констеллирует архетип инициации или посвящения, и для всех это инициация ада. Для некоторых – инициация в священное измерение, или, используя мою терминологию, Приграничное сознание. В клинической практике травма всегда трактуется как индивидуальная инициация и нисхождение в ад, а травма как переживание инициации в священное игнорируется. Через «портал травмы» дети и взрослые входят в Приграничное измерение сознания и остаются там, подчиняясь выбору психики, потому что там безопасно. К тому же это удивительное переживание открывает доступ к успокоительным, целительным силам природы как чего-то изначального и надежного. Кто-то из клиницистов назовет это диссоциацией. Архетипически это, в первую очередь, инициация в священное пространство и Приграничное сознание, а оно не диссоциативно. Тед Тед, мужчина в возрасте 58 лет, позвонил мне осенью 2008 года. Он прочитал мою книгу. Он звонил из палаточного лагеря, находясь на пути в Аляску (5,7 тыс. км. в одну сторону). Несмотря на то, что у него был дом, оставшийся от родителей, он не мог находиться в нем более двух суток. После первых 24 часов у него начиналась паника, он садился в свой грузовик с автоприцепом и сбегал в национальный парк. Он чувствовал, что может выжить и быть в безопасности только на природе. Это мог быть парк, лес и даже пустыня, но обязательно природа: только тогда он чувствовал себя в безопасности и здравом уме. Аляска была для него самым подходящим местом – там он всегда ощущал безопасность, целостность и гармонию с самим собой, причем это касалось и зимы, и всех остальных времен года. Но в то же время он не мог оставаться на Аляске больше нескольких недель, и ему приходилось возвращаться в родной штат. Он жил таким образом (то в своем грузовике, то в мотелях) уже в течение пяти лет, когда я начал работать с ним. В одном и том же мотеле он мог пробыть две ночи подряд. Ему было важно, чтобы его никто не знал и он никого не знал. Он говорил, что чувствует себя в безопасности только ночью. В возрасте 40 лет Тед был очень атлетичным. Он был физически силен и здоров, ездил на мотоцикле на большие расстояния и мог поднимать вес около 135 кг. До конца 1990-х он успешно работал администратором отеля и был отличным профессионалом в этой области. Когда четыре года назад я впервые увидел его, он сгибался на правую сторону, имел как минимум 60 кг лишнего веса и выглядел очень неопрятным. Вот другие особенности Теда, с которыми он пришел ко мне.
В самом начале нашей с ним работы он сказал: «Я ни к кому и ни к чему не был привязан». На самом деле это было не так. В доме у него жили две кошки, оставшиеся от родителей. Они приняли его, а он – их. Хотя он не мог жить в этом доме, он не продавал его, так как дом принадлежал и кошкам тоже. Пока он путешествовал (то есть большую часть времени), за кошками присматривал сосед, которому Тед за это платил. Обычно его речь была сухой и бессвязной, или он говорил со злостью, вызывающе, как параноик. Все менялось, если речь заходила о его кошках: он сразу таял и начинал ворковать с теплотой и чувством. О жизни Теда я мог бы долго рассказывать, но добавлю только три важные детали: для непрофессионала он прочитал много книг Юнга; он имел очень живые сновидения и поддерживал диалог с образами из снов; через два с половиной года работы я предложил ему вступить в одну из организованных мной Приграничных групп. До сих пор он остается ее членом. Теперь я резюмирую особенности нашей работы и достигнутый прогресс.
Первые два года он регулярно приходил ко мне максимум в течение трех недель подряд. Затем я получал от него электронное письмо, написанное им в грузовике по дороге куда-нибудь на природу, чаще всего на Аляску. Затем я сказал ему, что нам необходима постоянная работа, и его физическое присутствие обязательно. Мы даже не рассматривали вариант с телефонными сессиями. В конце концов, он перебрался в Санта-Фе, чтобы проходить у меня анализ постоянно. В то время он заметил: «Переезд в Санта-Фе – это начало моего нового мифа творения». Он начинал понимать, что исцеление не придет к нему само, что он должен сам требовать его, бороться за него, и это ему удалось. У Теда была подруга. По его словам, она была единственной, с кем он был связан, потому что боялся остаться один. Он говорил, что физически она его не привлекала, и во многом считал ее неинтересной, но ценил ее интеллект, доброту и непредвзятость суждений. Она жила в другом штате, в 2,1 тыс. км к востоку от Санта-Фе. Периодически она составляла ему компанию в поездках, в том числе на Аляску. Но ей это удавалось нечасто, потому что в родном городе она много работала. * * * Травма оставляет шрамы на неприкосновенной Самости. Прошлой весной Тед ехал в машине со своей подружкой и включил радио. Звучала песня в исполнении Джонни Кэша, она вызвала у Теда воспоминания о послеоперационной травме. Песня называлась: «Ни одна могила не удержит моего тела» (Ain’t No Grave Gonna Hold My Body Down). Он сказал, что потом весь день слушал эту песню и плакал. «После того переживания я понял, что воспоминание травмы приходит в образах, а не словах. Что-то держало меня. Я мог это видеть. Но никого рядом не было. Я плакал. Я был захвачен своим телом и не мог двигаться. Я осознавал. Никого не было рядом». Он вспомнил, как отходил после второй операции по замещению тазобедренного сустава. Он был парализован лекарствами. Анестезиолог попросил его подписать специальную форму в связи с его пристрастием к оксикодону – мощному наркотическому болеутоляющему. В последние годы Тед страдал клаустрофобией. Его боязнь остаться в одиночестве началась, по его словам, с того послеоперационного переживания. Когда мы с ним работали над этим материалом, Тед сказал: «Я поражен тем, как это “случайно” включенное радио освободило меня от травмы. До этого я медленно приближался к утрате всех функций. Но с момента того божественного прозрения, когда я услышал песню, уносящий меня лифт остановился. Я сошел с пути к самоубийству. Моя связь с природой укрепилась. Мне нужно было быть с людьми или быть с природой. А и то, и другое вместе – это просто чудо». В тот момент он впервые почувствовал, что может быть целостным. Благодаря этому переживанию он понял, что оксикодон заменял ему жестокого отца. Он сказал: «Травма – это погружение в извращение. Оксикодон искажает реальность, извращая ее. Я жил в мире иллюзий и магии, но теперь все, этой сказке пришел конец». Несколько месяцев назад Тед сказал мне: «Тело, мое тело, не хочет быть расщепленным. Оно говорит мне об этом внутренним шепотом». Он рассказал, что жил на разломе двух крайностей: «Самоубийство и трепет, их я ощущал в Чако-каньоне и на Аляске; или самоубийство и смерть». Он добавил: «Мой новый миф творения заключается в том, что я могу быть самим собой с другими, не прибегая к хитрости и уловкам. Извращенный миф творения моей предыдущей жизни был навязан мне травмой». Теперь, когда он узнал свой старый миф творения, он смог принять решение сражаться, оттолкнуть навязываемое травмой извращение. Природа становилась его живительной связью со священной стороной жизни, а не просто уходом от реальности, убежищем. Сейчас Тед успешно борется с зависимостью от оксикодона. Он больше чем вдвое снизил дозу. Теперь он сдает свой родной дом. Он смог это сделать, только когда члены его Приграничной группы помогли перевезти к нему кошек. Сейчас он живет со своей подружкой и двумя кошками в доме, который они снимают в ее родном штате. Дом находится рядом с лесом. Теперь он описывает их отношения как любящие. Он может проводить в доме по два месяца, не убегая на природу на своем грузовике, а если такое и случается, то он возвращается не больше, чем через трое суток. Теперь мы с ним думаем, что он мог бы начать консультировать людей, переживших тяжелую травму, и это крайне важно, потому что по ходу нашей с ним работы он много раз повторял: «Мне нужна цель». Он прямо говорил, что если не сможет найти себе дело, его жизнь будет под вопросом. Я ответил, что на язык Приграничья фраза «Мне нужна цель» переводится как «Мне необходимо испытать собственную сакральность». Это толкование его смутило и взволновало. В завершение я хочу сказать, что, как и у Теда, борьба с извращенностью души происходит в каждом из нас. В начале доклада я заметил, что мы живем в травмированном и травмирующем мире. В случае Приграничных личностей их спасение от последствий глубокой травмы заключается в вере в сакральность природы. Многие из них также не понимают, что их собственная сакральность как будто уничтожена травмой. Они почитают другие существа, но не видят священного в самих себе. Для них сакральна только природа, а переживание собственной сакральности отсутствует. Переживание природы приводит их в состояние трепета и изумления, но все это находится вовне, в Природе. Им неимоверно трудно включить самих себя в этот источник жизни, понять, что и они священны, так же как деревья, птицы и небеса. Об этом им сообщает то положительный, то отрицательный шепот тела, о котором говорил Тед. * * * Что же касается вопроса «Откуда идет свет?», то в случае выздоровления Теда источником света был положительный полюс архетипа травмы – священное. Это понятие парадоксально, поскольку мы не способны заметить то, что есть и должно быть замечено. Спасибо за внимание. ЛИТЕРАТУРА 1. Bernstein, J. Living in the Borderland: The Evolution of Consciousness and the Challenge of Healing Trauma. – New York, London: Routledge, 2000. |
1 Доклад, прочитанный на 2-й Европейской конференции IAAP «Территория Приграничья: история, культура, клиника, наука» (Санкт-Петербург, 2012). Перевод Валентина Фролова.
